Картина «Крым. Кореиз» была написана Кузнецовым в 1925-1926 гг. Всю свою жизнь Павел Кузнецов упорно сообщал в автобиографиях, что «родился в семье садоводов», хотя на самом деле появился на свет в 1878 году в Саратове в семье иконописца. Слово «сад» стало ключевым для его творчества. «Себя я помню с трехлетнего возраста, с тех пор, когда я впервые увидел восходящее солнце весной, при переезде моей семьи в цветущие сады… — писал он в своих воспоминаниях. — На озаренном зелено-фиолетовом небе показалось золотое солнце, отражаясь в весенних водах гигантского пространства Волги…» Садоводом был дед художника — вот откуда это упоение красками природы в полотнах Кузнецова. Вновь и вновь он обращался к образу сада, цветущих яблонь. Выставка в Третьяковке (представлены работы Кузнецова из его собственного собрания, а также из коллекции Русского музея и Саратовского государственного художественного музея им. А.Н. Радищева) называется «Сны наяву». Почерк сразу узнаваем: даже производственные пейзажи в исполнении Павла Кузнецова превращаются в фантастические райские сады. Некоторые картины из собрания Третьяковской галереи прошли сложную реставрацию — их покажут публике впервые за многие годы. Выставляются и ранние символистические полотна («Голубой фонтан», 1905 год), и картины периода увлечения ориентализмом («степная», или «киргизская» серия: «Мираж в степи» и «Вечер в степи», 1912, «Спящая в кошаре», 1911), и поздние произведения художника.
«Голубая роза» В 1902 году Кузнецов сблизился со знаменитым поэтом-символистом Валерием Брюсовым и попал под его влияние. Позднее именно Брюсов дал название объединению художников, которое создал Павел Кузнецов с товарищами — Сапуновым, Судейкиным, Крымовым, Сарьяном… Название это звучит одновременно и вызывающе, и романтично, и образно — «Голубая роза». Так называлась и коллективная выставка этих художников, которая проходила в Москве в 1907 году на Мясницкой улице в доме «фарфорового короля России» Матвея Кузнецова. Москвичи хорошо знают это здание — в нем до недавних дней был магазин «Дом фарфора». Выставка проходила на средства мецената и коллекционера Николая Рябушинского, издателя журнала «Золотое руно», с которым сотрудничали все поэты-символисты того времени — Брюсов, Белый, Блок, Мережковский, Бальмонт… Так что Павел Кузнецов оказался в самом центре культурной жизни и культурной полемики. Название «Голубая роза» отсылало к «голубому цветку» (аллегория жизненных идеалов) немецкого поэта-романтика Новалиса и «синей птице» Метерлинка. Участники объединения провозгласили главенство живописи и магии цвета над сюжетом. Позже, в советские годы, художникам пришлось отказываться от формальных поисков в пользу революционного содержания. Но это случилось потом, а пока в искусстве царил декаданс, творческое буйство, изощренная фантазия. Критик Абрам Эфрос в своей статье 1917 года писал: «На выставках «Руна», «Розы» и «Венка» расставлено множество, в гофрированной цветной бумаге, горшков с лилиями и гиацинтами, которые одуряюще пахнут. Стены тонно задрапированы, полы устланы сукном. Художники сидят под своими картинами, с обширными астрами в петлицах, рядом с причудливыми созданиями женского пола, которых на иных полотнах можно узнать в кривом и поразительном виде. Все жеманно и — страшно талантливо».
«Спящая в кошаре» — плод киргизской экспедиции художника, 1911 По дороге в Азию К тому времени Кузнецов уже был признанным лидером молодых художников. В 1906-м он побывал по приглашению Сергея Дягилева в Париже, где с успехом выставлял свои картины. По результатам этой выставки Кузнецов был избран пожизненным членом «Осеннего салона» и даже входил позже в отборочный комитет. «Осенний салон» — знаменитые парижские выставки, которые начали проходить с 1903 года, — там показывались все самые модные французские молодые художники: в 1905-м выставился Матисс с друзьями, в 1907-м прошла ретроспектива Сезанна и выставка памяти Гогена и т. д. Впрочем, для России успехи во Франции значили немного, куда важнее было то, что картину молодого Кузнецова купил Третьяков для своей галереи. «В один прекрасный день он, «как Байрон, проснулся знаменитым»; во всяком случае, он был введен в сонм признанных мастеров, — пишет Эфрос. — Ему была оказана высшая честь: его «Утро», со всеми своими нерожденными душами, фонтанами и сумерками, типичнейшее из типичных кузнецовских полотен той поры, было тут же по появлении своем, еще в 1906 году, приобретено в Третьяковскую галерею — первая работа и первое имя из всего этого круга молодых живописцев, попавшие в московское святилище». Однако сумеречные, романтичные картины Кузнецова того периода, принесшие ему славу, в какой-то момент стали публике надоедать. Художник начал повторяться. Увидев это, он на некоторое время замолчал и — пропал из поля зрения друзей и критиков. Что с ним происходило — было не ясно, но «Мир искусства» 1911 года принес разгадку: Павел Кузнецов выставил свои первые «восточные» полотна, привезенные им из путешествия по Киргизии. Степь, пронзительно бирюзовое небо, робкое цветение миндаля… Это стало тогда открытием (к слову сказать, и в 1960-е годы забытого Кузнецова «открыли» благодаря его живописному Востоку). Современники сравнивали художника с Гогеном, принесшим в Европу моду на ориентализм. Для Кузнецова начался «период степей и верблюдов». Потом последовала серия «бухарских» картин, представленная на выставке «Мира искусства» в 1913 году: «В горной Бухаре», «Бухарский профессор живописи», «Чаи-Ханэ», «Принцесса Харта». В 1923 году у него прошла большая выставка в Париже, которая закрепила за ним славу одного из лучших русских живописцев.
«Парижские комедианты (национальный праздник в честь Дня революции)», 1922
«Голубой фонтан», 1905 1940-е: обвинения в формализме В предисловии к каталогу своей персональной выставки в 1940 году Кузнецов писал: «Выставленные мною картины есть плод пятилетней моей работы над самыми разнообразными моментами, увлекающими меня в окружающей жизни. От индустрии до портрета, от садоводства до цветоводства, от процессов колхозного труда к праздникам урожая». Как видим, «сад-рай» был тем образом, за который художник держался на протяжении всей жизни. Он сторонился социального заказа, уходя в пейзажи и натюрморт, погружая сиюминутные темы в живописное марево своей палитры. Воспоминания детства и в этот период были тем эмоциональным источником, который его вдохновлял. Знаменитые фонтаны Кузнецова, которые он рисовал с завидным постоянством и которые воспринимались как символы, на самом деле были его первыми детскими воспоминаниями. Когда-то они стояли на площади в родном городе художника, в Саратове, а потом их сломали. Он любил приходить на площадь летними вечерами и смотреть на них при свете луны. «Их большие чаши, — рассказывал все тот же Абрам Эфрос, — подпирались сфинксами, и мальчик устраивался так, чтобы луна приходилась как раз за ними: странные получеловечьи лица начинали сиять и жить, и Кузнецов глядел на них, пока от их изменений ему не становилось жутко. Он убегал домой, а днем, возвращаясь на площадь играть с детворой, изумлялся их мирному, бесцветному и полинялому виду. Так еще в детстве узнал он о двойном облике мира: ночном — тайном и дневном — явном». Обвиненный в формализме в конце сороковых, Кузнецов фактически перестал выставляться, он тяжело переживал критику, отдаваясь полностью работе со студентами. В отличие от многих коллег-символистов ему довелось прожить долгую жизнь и пережить своего ровесника Иосифа Сталина на целых 15 лет. Фото предоставлены Государственной Третьяковской Галереей
