Между разными категориями россиян опускается железный занавес, точнее, несколько занавесов и все — рукотворные. Широкие обобщения, экзистенциальные обвинения, язык невиданной ненависти, причем обращенный против более или менее своих, а не чужих. Быстро организующиеся сетевые трибуналы, тройки и расстрельные команды дерьмометателей. Антидевяностодесятники против девяностодесятников, уехавшие против оставшихся, несущие вселенскую ответственность за происходящее против не желающих ее нести. Фильм об Иване Урганте стал поводом для очередного ожесточенного «срача» с вынесением приговоров и формулированием определений.
Сергей Николаевич назвал фильм «осторожным манифестом оставшихся»: «Плачем только во сне, страдаем исключительно молча. О главном не говорим ни в кадре, ни за кадром. Обмениваемся всепонимающими долгими взглядами, исправно ходим на все похороны, обильно цитируем Мандельштама, любуемся петербургскими видами, гадаем по «Урании» Бродского... Программа-минимум для русского интеллигента времен СВО».
«Новые тихие» — все-таки, судя по уточнению автора термина, не все оставшиеся, а представители интеллигенции, приспособившейся, принюхавшейся, нашедшей способ выживать при режиме.
Любой обобщающий термин, естественно, упрощает ситуацию. Социологически против Путина и войны в России миллионов 30, а то и больше (если экстраполировать на все трудоспособное население 15–20 процентов респондентов социологов). Не все они «интеллигенция» (что это такое в обстоятельствах 2020-х годов — вообще отдельный разговор). Скорее, представители средних классов (именно классов, а не класса). Большинство из этих 30+ миллионов — молчат и адаптируются, хотя и действительно «обмениваются всепонимающими долгими взглядами».
Эти люди не «новые тихие», а «древние тихие», потому что так ведет себя большинство населения, как и интеллектуалов, при всех авторитарных и тоталитарных режимах — по формуле Ральфа Дарендорфа: «Приспособленчество без участия в делах режима, но и без активного сопротивления». По определению Эрнеста Геллнера, разъяснявшего проведение широких масс, «чаще люди убеждены, что существующий порядок является в целом справедливым. Считать иначе, полагать, что ты пойман в ловушку несправедливого общественного устройства, попросту неудобно». Как-то даже неловко отсылать к цитатам из классиков вроде Гюстава Лебона, Хосе Ортеги-и-Гассета и Эриха Фромма.
Этих людей можно назвать и «не очень новыми тихими» — представители среднего класса помалкивали, причем годами, если не десятилетиями, и до войны, когда с Путиным и его режимом уже давно все было ясно. Молчание было удобной позицией для пассивных конформистов в декорациях более вегетарианской, чем сейчас, системы. Молчащая прозападная прослойка внутри более широкого слоя среднего класса, не обязательно антизападного, но и не продемократического, тяготела к просвещенному авторитаризму собянинского типа и мирилась с Путиным, адаптируясь к каждому новому витку ужесточения и маразмизации его системы. Качество жизни при капитализм вполне устраивало, мотнуться на выходные на новую выставку в Вену стало рутиной. Часть из этого суб-класса уехала и примкнула к «новым громким», хотя претензии в тихости эти люди могли бы предъявить самим себе, поскольку они сами еще вчера, до отъезда из страны, не повышали громкость до уровня слышимости.
Многие из «новых тихих» — бывшие «рассерженные горожане» 2011–2012 годов выпуска. Они теперь «новые утомленные», в их часах кончился завод, истаяли ресурсы сопротивления. Многие из них устали бороться с режимом или просто оставаться недовольными еще в эпоху после «болотного дела», иные — после Крыма. Но для основной массы, которой не нравятся Путин, его режим, его война, просто рискованно публично обнаруживать свое подлинное отношение к происходящему. Не все готовы к эмиграции, 30 миллионов не могут сняться с места и хором уехать, а здесь, внутри России есть свои риски — от увольнения с работы с волчьим билетом до посадки, случайной или предопределенной.
Так жили миллионы советских людей. Основная масса плыла по течению. Часть все увеличивавшегося образованного городского слоя придерживалась стратегии, которую Александр Галич называл «молчаливым резистансом». И призывал с уважением относиться к этим людям — они не могут поменять систему, они хотят просто жить, но при этом для них слушать Галича или Окуджаву — уже акт сопротивления. Иногда эта наследственность в актах «молчаливого резистанса» перетекает из эпохи в эпоху — песенки Алексея Иващенко и Георгия Васильева означили для узкого университетского слоя что-то неполитическое и в то же время внесоветское, а их единственный концерт сентября 2022 года вдруг превратился в антипутинский митинг внутри одного концертного зала.
И молчать, как известно из того же проницательного Галича, можно по-разному — есть те, кто молчат «против», а есть те, кто «за». Можно с фигой в кармане, а можно без.
Здесь тоже есть свой нюанс. Из классики политической науки известно, в чем состоит разница между авторитаризмом и тоталитаризмом. При авторитаризме можно просто молчать, как это было в довоенный период, когда еще внутри России технически и физически были возможны протесты и работали независимые медиа. Тоталитарный же режим требует соучастия в своих ритуала и практиках. Пусть не тотально, но требует подачи голоса за него или расплаты телом уходящего в окопы мужчины. И вот получается, что в тоталитарной системе те, кто не соучаствуют, обмениваются долгими понимающими взглядами и ходят на похороны, уже сопротивляются. Иначе откуда взялись все эти люди внутри России, которые на глазах у «новых громких» стояли в очередях за тем, чтобы поставить подпись за Бориса Надеждина, открыто, при соглядатаях и цифровых системах слежения, выходили с цветами и поминальным свечами после смерти Навального, пришли на Борисовское кладбище?
И этих людей мы назовем «тихими»?
Работающих в России врачей, адвокатов, профессоров, учителей, социологов, книжных издателей, редакторов, журналистов, писателей, режиссеров и представителей прочих профессий с либеральными взглядами? Разумеется, многие из них не молчат, но, возможно, с точки зрения «новых громких» высказываются или действуют недостаточно шумно. Назовем «новыми тихими» и тех, кто потребляет их продукцию и услуги, пока их не запретили, потому что этот тип потребления (с намеками, с фигами в кармане и проч.) дает им утешение и чувство локтя (и нечего здесь стесняться пафосных слов)? Они не одни, кто-то остается с ними здесь, в России.
Откуда взялись перестроечные активисты и народные фронты во второй половине 1980-х? Почему все, за исключением открытых диссидентов, в том числе в союзных республиках, молчали до той поры, пока свобода сама не стала мейнстримом и чуть ли не модой. Будем честны — молчали до того момента, пока не разрешили говорить СВЕРХУ. Откуда чуть ли не миллионные демонстрации при Горбачеве, а затем выступления и против самого генсека и президента? Оттуда — Горбачев разрешил. До того, как не началась революция сверху, не начиналась революция снизу. И так было всегда в истории России и Советского Союза.
Помимо того, что «новые тихие» не самый удачный термин для обозначения обычных людей, которые живут в России и вынужденным образом по-разному адаптируются к внешним обстоятельствам, это еще и новая разделительная линия: мало нам уехавших и оставшихся, девяностодесятников и антидевяностодесятников и проч. Не случайно «дискуссия» вокруг термина идет под справедливой вывеской «медиасрач» или просто «срач». Толку от этого никакого, кроме еще одного повода для радости в кругах «громких» и «тихих» путинистов.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».
Фото: pxhere.com.