Французский политик Рафаэль Глюксманн, сын одного из интеллектуальных лидеров парижского Мая‑1968 Андре Глюксманна, предложил американцам, ввиду изменения политики администрации США, вернуть Франции статую Свободы, созданную Огюстом Бартольди и переданную Соединенным Штатам в честь столетия американской Декларации независимости. Глюксманн предложил принять во Франции американских ученых, лишившихся работы в США по причине отказа от финансирования многих проектов и организаций. Пресс-секретарь Белого дома Кэролайн Левитт, отвечая французскому политику «низкого ранга», заметила, что только благодаря Америке «французы не говорят сегодня по-немецки». Этакое отождествление администраций Трампа и Франклина Рузвельта, очень похожее на приравнивание Путиным его СВО к Великой Отечественной войне...
Понятно желание Рафаэля Глюксманна быть замеченным, но он человек очень неглупый, когда-то редактировал очень хороший интеллектуальный журнал Nouveau Magazine Litteraire, и его пиар-провокация ударила в болевую точку — сегодняшние Соединенные Штаты теряют монополию, если не само право, на представительство идеи свободы. Впрочем, когда-то папа Глюксманна говорил, что не надо путать народ России с Путиным, так и здесь — едва ли стоит отождествлять США и ее демократическую систему с Трампом. Но идея Глюксманна-сына ясна — Франция готова подхватить знамя либерализма и демократии, опираясь на свои традиции. Эжен Делакруа, «Свобода на баррикадах» — все это должно реанимироваться.
Насколько низок политический «ранг» Глюксманна, тоже вопрос. Когда-то высокого ранга не было и у Эмманюэля Макрона, и он прорвался на самый верх политической иерархии Франции именно благодаря тому, что представил проект некоей третьей силы. А в условиях работающих демократических институтов такого рода человек, оказывается, может стать президентом страны.
Рафаэль Глюксманн
Что делать — демократия вознесла наверх и Трампа, она же его уже единожды низвергала с постамента. Пока еще страховочную сетку западных демократических институтов рано списывать в утиль. И потому старый мировой порядок, возможно, и обреченный, все еще оказывает сопротивление силам нового мирового беспорядка, который олицетворяют strong men, устойчивые автократы — Путин, Трамп, Лукашенко, Эрдоган, Мадуро и многие другие.
Слабость Европы как будто стала общим местом в сегодняшних озлобленных дискуссиях и легковесных констатациях. А слабая Европа, дерзкая путинская Россия, самодостаточный Китай и трампизирующиеся США как раз и создают впечатление мирового беспорядка in making, в процессе становления. Причем это именно беспорядок, до нового мирового порядка, идущего (если он действительно идет) на смену мировому порядку, сложившемуся в 1945‑м и обернувшемуся временным «концом истории» в 1989‑м, еще далеко.
Тем не менее, объединенная Европа оказалась самым успешным и привлекательным проектом в истории, обеспечившим высокий уровень благосостояния, согласие по фундаментальным ценностям и отсутствие войн. Да, конец «конца истории» поставил под сомнение эффективность проекта, но других, более впечатляющих успехов, за вычетом, быть может, еще строительства демократии и рынка в США, человечество предъявить не в состоянии. Запад в целом и Европа в частности уже много раз «закатывались», и самым трагическим образом, но рано или поздно маятник истории двигался в обратную сторону, и начинался новый рассвет — без гарантии нового заката.
Нынешняя испытывающая эрозию глобализация тоже не первая. Перед трагедией августа 1914‑го тоже, казалось, наступает период всеобщего примирения и согласия по базовым ценностям, прогресса и гигиенической революции. Кто только не писал об этом благостном состоянии — от британского историка Эрика Хобсбаума до Стефана Цвейга в его трагической последней книге «Вчерашний мир»: «В такие рецидивы варварства, как войны между народами Европы, верили столь же мало, как в ведьм и привидения». И тем не менее: разразилась — по, казалось бы, локальному поводу — Первая мировая, после короткой паузы, заполненной вызреванием тоталитарных систем, вылившаяся во Вторую мировую.
Так оборвалась первая глобализация, закончился первый «конец истории». Признаки эрозии второй глобализации нашли свое эффектное выражение в катастрофе 9/11, а затем в правопопулистской волне, появлении феноменов Путина и Трампа.
Парадокс состоит в том, что модернизация, равная вестернизации, западный миропорядок, претендовавший на универсальность, надорвались именно ввиду своей привлекательности и мягкой силы.
Мигранты бежали от бед и катастроф не в другие страны «глобального Юга», а именно в США и европейские государства. Демографически это было (и остается) неизбежным, в том числе ввиду разбалансированности показателей рождаемости и уровня жизни на Севере и Юге, на что настойчиво обращал внимание еще много лет назад выдающийся российский демограф Анатолий Вишневский. Мигранты, феномен демографический, социальный, экономический, превратились в фактор политический внутри западного мира. В предмет спекуляций и одну из причин политического успеха крайне правых.
В то же самое время акцент на правах и свободах человека и гражданина местами переродился в политическую корректность и вокизм, что тоже постепенно обрело значение политического фактора и подтолкнуло расползание в западном мире простой и доступной пониманию ультраправой идеологии. А идеологи Путина и он сам стали говорить о том, что они-то и есть хранители подлинно западных консервативных ценностей, подорванных «деструктивной либеральной идеологией».
Возникновению и развитию кризиса Запада способствовала и общая расслабленность: все шло хорошо, казалось бы, само собой, особенно в 1990‑е годы. Европейский союз и НАТО расширялись на добровольной основе, становясь институциональными якорями и знаками новой идентичности для бывших коммунистических стран и республик СССР. Но абсолютной безупречности не бывает, как и признаваемого всеми успеха — зёрна ресентимента и национализма давали свои плоды, к которым в Европе относились беспечно. Европа расслабилась. Об этом риске тоже предупреждали некоторые проницательные мыслители. Кстати, прежде всего не до конца прочитанный Френсис Фукуяма. Или Мераб Мамардашвили, который в 1988 году сделал в Париже доклад «Европейская ответственность», призвав Европу не забывать о том, что сохранение демократии — это ежедневные усилия. Иначе институциональные мускулы атрофируются и социум оказывается перед риском срыва в авторитаризм.
Расслабленность и благополучие привели естественным образом к кризису лидерства. Черчилль, Рузвельт, де Голль, Аденауэр, в более поздние времена, например, Рейган и Тэтчер — это все лидеры перманентной борьбы. Когда бороться не надо, возникают лидеры совершенно иного типа, соответствующие эпохе спокойствия.
Лакуны лидерства заполнили отнюдь не новые Черчилли (разве что сравнений такого рода удостоился Владимир Зеленский), а руководители авторитарного, антидемократического типа — Трамп, Путин, председатель Си, Эрдоган, для которых сама власть, желательно неограниченная, является главным символом веры. А универсальные ценности в их понимании — непонятно кем установленные «правила». Правила, кстати говоря, записанные нередко в их собственных национальных Конституциях, не говоря уже об актах международного права.
Стармер, Макрон, Шольц, Мерц, Мелони, плеяда евробюрократов — они не похожи на политиков тех времен, когда «лидеры были большими» или когда руководители государств закладывали основы сначала единства рынков, а затем и государств на европейском континенте. Сладить с новыми strong men’ами объективно тяжело, а тут еще вторая волна роста популярности правых популистов, непрекращающаяся миграция, угроза исламского радикализма, возрождающийся антисемитизм...
Вот потому-то и становятся событием заявления политиков «низкого ранга». Потому-то и начинает тот же Эмманюэль Макрон апеллировать к наследию де Голля, модели самостоятельной, по-хорошему политически агрессивной, в чем-то даже антиамериканской Франции. Пробуждающийся (нео)голлизм при уже существующих формально голлистских, но давно выдохшихся партиях правого центра, единственная политическая педаль, на которую изо всех сил может жать Макрон. Не только ради себя и Франции, которую мотает, судя по летним, 2024 года, выборам от крайне правого фланга к крайне левому, но и ради Европы и ее самостоятельной роли. Другого исторического наследия для преодоления кризиса французской и европейской идентичности, кроме символической фигуры Шарля де Голля, у него нет.
Интересно, что перепалка Глюксманна-младшего и молоденькой пресс-секретарши, подражающей большому боссу, пародийно напоминает заочную перебранку рузвельтовского госсекретаря Корделла Халла и самого де Голля, в то время, в конце 1941‑го, возглавлявшего никому не понятную толком «Свободную Францию». Тогда Халл назвал военизированную структуру де Голля, альтернативу петеновскому правительству, «так называемой «Свободной Францией», а французский лидер обозвал Халла «так называемым госсекретарем». Но контакты и сотрудничество потом все равно были установлены перед лицом общего врага. Даже несмотря на то, что Рузвельт и де Голль терпеть друг друга не могли.
Сейчас, кажется, понимания образа общего врага у лидеров евроатлантического мира нет, в этом и проблема, новая и не имеющая немедленного решения. Разве что Европа содержательно и уверенно все-таки поучаствует в установлении мира в Украине. Точнее, в фиксации убытков мирового порядка, накопившихся в результате трехлетних боевых действий на востоке европейского континента. Убытков бойни, в результате которой не может быть победителей и — по крайней мере на этом этапе — справедливого мира. Ситуации, когда война и мир смешиваются в одном флаконе новой холодной войны, становящейся продолжением горячего противостояния иными средствами.
Де Голль в этом кризисном положении дел точно не помешал бы. Хотя и он терпел поражения, и очень болезненные, не справляясь с переменами в том же мировом порядке. Как это было, например, в 1968‑м году.
А статуя Свободы пусть останется на своем прежнем месте. И продолжает самим фактом своего существования и географического положения сохранять надежду на то, что старый миропорядок в который раз в истории адаптируется к новым вызовам, и переживет и это.
* Андрея Колесникова Минюст РФ считает «иностранным агентом».