#Культура

#Суд и тюрьма

Братцы Карамазовы

2009.06.04 |

Урманцева Анна

Японский переводчик Икуо Камэяма написал продолжение романа Достоевского

«Я почувствовал, что словно сам стал Достоевским». Москву посетил ректор Токийского института иностранных языков Икуо Камэяма. Он перевел на японский «Братьев Карамазовых» (восьмой перевод в Японии), и в Стране восходящего солнца Достоевский стал одним из самых популярных писателей. На волне интереса к русскому автору Икуо Камэяма... написал продолжение «Карамазовых». В Японии книга была принята с восторгом. Икуо Камэяма рассказал The New Times о близости японской и русской души и о том, сколько детей родится у братьев Карамазовых

Ваша работа спровоцировала настоящий бум в Японии — все читают Достоевского. Каковы ваши чувства по этому поводу?

Состояние эйфории, сопровождавшее работу над романом, сменилось депрессией. Эта депрессия проявляется и сейчас. Вот и сегодня в отеле мне было как-то тяжело, как будто призрак Достоевского находится вместе со мной, как у Свидригайлова призрак Марфы. Это связано, наверное, с тем, что тираж у «Братьев Карамазовых» очень большой, роман все читают, и эти образы ходят вокруг меня. Сейчас уже вышла первая часть «Преступления и наказания» и идет разговор о новом буме.

Как-то вы сказали, что чувствуете себя женой Достоевского...

Дело в том, что жена ведь действительно переписывала тексты Достоевского. С какогото момента Анна Григорьевна становится соавтором. Когда я переводил, тоже почувствовал себя соавтором. Как будто я нахожусь с этим писателем в одной комнате и он со мной разговаривает. А потом я почувствовал, что словно сам стал Достоевским. Но это понятно! Ведь у меня есть пять вариантов перевода. Я много раз все это переделывал. Я слился с этим образом.

Каким же должен быть перевод, чтобы вызвать такую волну интереса?

Тут дело не только в переводе. Идут разные процессы — экономические,  политические. Идет разрушение человеческого духа. Я чувствую, что в новых технологиях есть что-то страшное. И это проявляется не тогда, когда мы общаемся, а когда мы остаемся одни. Подключаемся к интернету и перестаем быть собой. В Японии развито высокотехнологичное производство, например, мобильная телефония. Это разрушает нашу духовность. Японцам не хватает сил контролировать свои же технологии. А что происходит с россиянами — я не знаю. Но и вам, и нам Достоевский близок.

Гордыня раба

Где же та точка, в которой все сходится: русские, Достоевский, японцы?

Россия и Япония — лидеры по количеству самоубийств. Это очень показательно. В России силен мотив самоуничижения, представление себя в виде раба, в виде угнетаемого. Но в точке, где это чувство доходит до крайности, оно выворачивается наизнанку и переходит в страшную форму гордыни. Это есть и в России, и в Японии. Но японцы совершают самоубийство в условиях безбожия, потому что в буддизме нет единого Бога. И главная фраза Достоевского: «Если нет Бога, то все позволено» — очень легко понимается японцами. Еще одна общая черта у наших народов — параноидальность. Склонность к перескакиванию от одной крайности к другой.

Изменен ли ритм повествования в переводе? Сохранены ли детали, имена?

Когда я читал прошлые переводы, все время спотыкался о разные формы имен. У японцев, которые не имеют понятия о словообразовании в русском языке, это вызывает замешательство. А должна возникать мгновенная ассоциация имени с персонажем. Я в переводе максимально убрал расхождения в вариантах имен. Убрал отчества, которых нет в японском языке, убрал уменьшительно-ласкательные формы. Например, Дмитрий Федорович у меня именуется Дмитрий-сан, чтобы сразу было понятно, что это уважительное обращение к человеку. А Федорович — это для японца дополнение к имени, которое вообще ничего не значит. Я оставил абсолютно все детали. Ничего не сокращал и не адаптировал. Но где-то изменял выражения. Например, речь старца Зосимы написана на архаичном русском языке. Я изложил эту речь на современном японском, но с особыми интонациями. Есть в Японии один известный музыкальный критик, ему 90 лет. Он очень популярен, но разговаривает на своеобразном языке — этакий женский язык, очень вежливый. Слова старца Зосимы я пересказал этим стилем. Хотите открою большую тайну? У нас было уже семь переводов «Карамазовых», и в каждом есть места, где ну просто ничего не понятно. Совсем ничего! В моем переводе этой проблемы не существует.

Когда вам пришла мысль продолжить роман?

Я закончил перевод «Братьев Карамазовых», и 10 мая прошлого года мы отмечали это событие в одном ресторане. Я сам задал присутствующим вопрос: «А может, написать продолжение?» В начале 4-й части я заметил, что почему-то на исходе книги появляется много новых деталей, которые необъяснимы, если не представить их развитие в дальнейшем. То есть очень многое в первом романе говорит о том, что он будет продолжен. Второй роман, как это понятно из предисловия Достоевского, должен быть зеркальным отражением первого. Мотив отцеубийства — главная тема первой части — будет продолжен темой убийства самодержца. Все это заключено в тексте 10-й главы «Братьев Карамазовых».

12 детей Карамазовых

Расскажите подробнее, что происходит в вашем романе «Дети Карамазовых»?

В новом романе такая же сложная структура, четыре части. В конце — суд, но он происходит в 1879 году. Алеша и Лиза женятся, но у Лизы есть ребенок от другого. Алеша предполагает, что этот ребенок Ивана. Митя пытается бежать, а Иван собирает доказательства Митиной невиновности. По делу Мити проводится новое расследование, но он до суда не доживает. Лиза с Алешей едут в какой-то город, в котором появляется секта «Карамазовы». Алеша сам создает эту секту, но главой секты становится Лиза. Коля Красоткин пытается взорвать поезд, на котором император едет из Петербурга в Новгород…

Появляются ли персонажи, которых не было у Достоевского?

Конечно! Ведь вторая часть называется «Дети Карамазовых»! Детей 12, из них 6 — члены революционной группировки. Самое главное в этом романе — покушение на императора. На последнем суде император прощает того, кто на него покушался. Тут важно понимать, что Достоевский был славянофилом и поддерживал самодержавие. Но у него есть и террористическая изнанка. Он сталкивает самодержавие и революционные силы, а потом их примиряет. Для Достоевского это еще и примирение с самим собой.

Все линии нового романа вы выводите из текста Достоевского. Есть ли какая-то линия или эпизод, который добавлен вами специально для японцев?

Нет, такого эпизода нет. Я вообще делал это скорее для русских, нежели для японцев. Ну и для тех, кто увлечен сейчас в Японии «Карамазовыми».

Есть ли какие-нибудь договоренности по поводу издания вашего романа в России?

Пока никаких договоренностей не существует. Но я хотел бы еще доработать текст. Есть новые темы, например, отношения между Алешей и сектой «Карамазовых». У меня, правда, уже есть два варианта. Я написал первый, когда еще не закончил перевод. А второй — более точный, более научный — когда перевод закончил. Так вот: я хочу сделать третий!

Б. Акунин об Икуо Камэяме и Достоевском в Японии

Нельзя сказать, что во всем мире существует какой-то постоянный интерес к русской культуре. И вдруг в Японии происходит вот этот феномен! Это восьмой перевод «Братьев Карамазовых». Восьмой!!! И все вдруг стали чита ть! Представить себе, что в нашей стране вдруг заново переведут «Трех мушкетеров» и все сойдут с ума — просто невозможно! Меня вот лично очень интересует такой вопрос, хотя я давно знаю господина Камэяму: как ректор Токийского института иностранных языков дошел до жизни такой? Он ведь не просто перевел «Карамазовых», а настолько углубился в тему, что написал сиквел.

*** Достоевский во всем мире воспринимается как квинтэссенция «русскости». Именно Достоевский, а не Толстой, не Пушкин. Почему? В его характерах есть такой знакомый нам дефицит чувства меры. И в этом нам близки японцы. Ни мы, ни японцы не можем вовремя остановиться. Нам во всем надо дойти до самой сути. Именно этим, я полагаю, и объясняется печальная статистика самоубийств.

*** У Достоевского собственный взгляд на проблему самоубийства. И этот взгляд довольно сильно отличается от догматов православной церкви. Это взгляд еретический и очень трогательный по-своему. Достоевский доходит до того, что у него в каких-то случаях самоубийство трактуется не как худший из грехов, а как некий подвиг, который позволяет совсем пропащему гиблому человеку, пойдя на такое самопожертвование, спастись. На Достоевском мы с японцами каким-то магическим образом сходимся.

Shares
facebook sharing button Share
odnoklassniki sharing button Share
vk sharing button Share
twitter sharing button Tweet
livejournal sharing button Share