«Как гражданин, прекрасно вижу, какая дрянь творится вокруг»

Олег Гаркуша — шоумен, текстовик, декламатор, вокалист сегодняшнего «АукцЫона»

«Я не пишу стихи, я их записываю». Фронтмену группы «АукцЫон» Олегу Гаркуше стукнуло 50. Ирокез на голове, пиджак, на который нацеплены булавки, цепочки и значки, безумные танцы на сцене, граничащие с порнографией, — таким его запомнило поколение 80-х. Аккуратная прическа, белоснежная рубашка, наивные, почти детские стихи о любви и одиночестве — таким его знает поколение нынешнее. О метаморфозах взросления Гаркуша поговорил с The New Times

«АукцЫон» в 80-х был главной панк-группой страны. Сейчас есть команды, которые раздражали бы власть настолько, насколько вы в свое время?

Не думаю. Может, это и неплохо, потому что у музыканта не может быть цели раздражать чиновников. У нас, кстати, это спонтанно получалось (смеется). Мы никогда впрямую на остро-социальные темы и не писали.

Как же? Я помню, как перед началом каждого концерта вы читали стих про бомбы и демонстрации.

Да у нас всего пару таких текстов было: этот и еще про плохих врачей что-то… Мы не этим раздражали, а свободой своей. Тем, что ни на кого не оглядывались, одевались как хотели, на сцене делали то, что вздумается. Даже не думали — заберут не заберут. Я помню, когда мы с Вовой Веселкиным (известный танцор-шоумен, экс-участник «АукцЫона». — The New Times) впервые устроили эротические танцы под песню «Лети, лейтенант», я был искренне удивлен тому, что на сцену поднялись сотрудники КГБ и прикрыли лавочку. Правда не понимал — чего мы такого сделали? У нас просто была потребность в таком самовыражении, специально мы никого не провоцировали.

Почему сейчас в вас этого нет? Панк — не дело 50-летних?

В том числе, конечно. Человека, если он развивается, с возрастом перестают интересовать внешние формы — цацки, бряцки, помада на губах. Он начинает больше смотреть вглубь себя. Хотя концепция у «АукцЫона» осталась та же — мы делаем только то, от чего нас самих прет. Но расхристанность пропала.

Первые 10 лет — бесплатно

Рок-музыка в целом стала аккуратной и аполитичной, не находите?

Ну почему… Есть Шевчук, Борзыкин. Они «рубятся».

Вряд ли вы назовете хоть одно молодое имя.

Тут дело не в аполитичности, а в смене приоритетов в целом. Мы пришли к обществу потребления, как ни крути. В 80-х от того, что ты взял в руки гитару и вышел на сцену, проблем было гораздо больше, чем дивидендов. И при этом групп — миллион. Мы играли потому, что нам в кайф, кроме кайфа ничего не нужно было. Не хочу брюзжать, как старый пень, но в наше время ни о славе, ни о деньгах никто не думал, даже не было такого понятия, как «гонорар». Первые десять лет «АукцЫон» вообще бесплатно выступал, любой концерт — за счастье. Мы страдали от дефицита творческой реализации. Сейчас если я этот дефицит и наблюдаю, то в крайне редких случаях. Люди в основном думают, покажут или не покажут их по ящику и что надо сделать для того, чтобы все-таки показали. Прославиться хотят и заработать.

Это плохо?

За этим скучно наблюдать.

Вы являетесь соорганизатором питерского рок-фестиваля «Окна открой», на который съезжаются молодые группы со всей страны. Неужели среди них нет ничего достойного?

Крупицы. Оргкомитет честно прослушивает 500—600 коллективов в год, из которых на фестиваль с трудом отбирает 20, да и то потому, что надо. Лабать ребята умеют, но по энергетике — мертвечина. Движухи нет никакой, непонятно, зачем это людям в принципе. Они приходят за пять минут до своего выступления, настраиваются, потом выступают, быстро зачехляют гитары — и исчезают. Нет ни желания послушать других, ни пообщаться между собой, ни выпить, в конце концов. То есть они не воспринимают рок как свою культурную среду. Не все, конечно, но подавляющее большинство. И тогда я не понимаю, для чего вообще все это.

А для чего вы сейчас выходите на сцену?

Чтобы кайфануть — в этом смысле ничего не поменялось. Мне доставляет радость и музыку играть, и стихи со сцены читать. А если это еще и в зале кому-то нравится — так вообще прекрасно.

Таким он был в середине 1980-х, когда стал участником группы. Олег сыграл в фильмах «Рок» Алексея Учителя, «Хрусталев, машину!» Алексея Германа, «Нирвана» Игоря Волошина. Выпустил несколько сборников стихов

Поэт и гражданин

В последнее время вы часто выступаете без группы как поэт. Чем вас привлекает такая форма?

Суть не в привлекательности. Просто пишется масса стихов, которые на музыку никак не ложатся. Да и не всем в группе они по душе. А выкидывать лично мне жалко.

Исходя из того, что я слышал, вас можно назвать наивистом. Так?

В целом — да. С точки зрения профессиональной поэзии мои стихи на уровне детских. Я бы и стихами это не стал называть, просто так удобнее. Уже говорил где-то: я не пишу, я записываю. Вот очень уважаемый мной Юрий Шевчук думает, выстраивает, подбирает рифмы и метафоры. Я не думаю совершенно — просто ловлю какие-то ощущения.

Почему в этих ощущениях совсем нет места социальному?

Не знаю, так получается. По большому счету я писать начал потому, что в юности любил женщину, а она меня — нет. Возможно, оттуда все идет. Я, конечно, не в аквариуме живу. Как гражданин, прекрасно вижу, что за дрянь творится вокруг, и реагирую на это: подписываю письма против стройки «Газпром-сити», против вырубки Химкинского леса, иногда выхожу на уличные акции. Но на творчестве это не отражается — и слава богу, я считаю. Все-таки это отдельная сфера. Когда я запираюсь дома с листком бумаги и ручкой, для меня «Газпром-сити» перестает существовать в принципе. Я — поэт и я — гражданин — две совершенно разные субстанции.

Жизнь трезвая

По сравнению с 80-ми ваш круг общения сильно изменился?

Кардинально. Но объясняется это просто — 12 лет назад я бросил пить. У алкоголика какой круг общения? Большинство людей, с которыми пьешь, наутро уже и не помнишь. С тех времен у меня только один друг-собутыльник остался, и то потому, что мы вместе завязали. Сейчас общаемся почти каждый день, чай пьем. А те, кто продолжает пить, из моей жизни исчезли. Я им разонравился (смеется). Жизнь трезвая и алкогольная — это абсолютно противоположные системы мышления, поведения… Да все другое.

На сцене отражается то, что вы завязали?

Вот на сцене, слава богу, нет. Там другие рецепторы работают. Один мой приятель, который давно меня не видел и пришел на концерт, после него подбежал ко мне и спросил: «Ты чего такой пьяный?» Ему так показалось. В этом смысле для меня нет разницы.

И вы за 12 лет ни разу не сорвались?

Нет.

Как вам удалось все это провернуть?

В 96-м году я уехал в Америку в реабилитационный центр, пролежал там несколько месяцев. Мне крупно повезло, что и деньги на тот момент были, и возможности. Потому что в Америке, конечно, ставят на ноги, это не у нас: укол в задницу — и свободен до следующего запоя. Для алкоголика с 15-летним стажем я легко выбрался. А когда вернулся домой, мне так понравилось мое состояние, что я захотел в нем остаться. Алкоголь — это испытание, конечно. Кто-то точно сказал: Бог дает талант, дьявол — алкоголизм.

Как же вы отмечали юбилей? Все вокруг напились, а вы смотрели?

Почти. Я скромно отметил, с родственниками, а они в силу возраста много не пьют. Хотя повел я их в виски-бар, как ни странно. Сам сидел в углу и слушал, какой я был в детстве хорошенький, голубоглазенький… А этот «хорошенький» уже вовсю на микроклимате пропадал.

Микроклимат — это что?

Место, где неформалы в Питере тусовались, в районе канала Грибоедова. Там теплый воздух шел из вентиляционной шахты метро, поэтому так прозвали. Еще была тусовка возле «Казани» — это Казанский собор. Возле кафе «Сайгон». Сейчас почти никого не осталось. У магазина Castle Rock какие-то люди еще собираются, но их гоняют местные жители. Жалуются на то, что под окнами пьют, песни орут… В принципе, жителей можно понять.