Вишневый садизм. «Сад» Сергея Овчарова стал самым обсуждаемым фильмом конкурса 30-го ММКФ: вызвал обвинения в издевательстве над Чеховым и восхищение смелым обращением с хрестоматийным текстом. Так или иначе, один из самых ярких русских режиссеров 1980–1990-х снова оказался в центре внимания
Многоуважаемый шкаф таращит блюдца, разевает пасть и выдвигает ящик-нос. Француженка Шарлотта ставит ударения как попало и все время норовит показать фокус. Лопахин страдает от нервного тика — или сразу от нескольких. Петя спотыкается и валится с лестницы. У Епиходова палец застрял между струнами гитары, а пистолет опять дал осечку; сапоги на каждом шагу жутко скрипят. Гаев суетится и путает слова, так что сразу ясно, почему Фирс в цветастой ливрее, свалявшемся грязно-белом парике и с отвисшими до шеи бакенбардами постоянно бегает за барином с ночным горшком.
Издевательство над Чеховым
Лакея блестяще сыграл Игорь Ясулович, будто подведя черту под набором бесчисленных эпизодов, отыгранных им за полувеко- вую карьеру в кино. Остальные актеры мало кому известны, и поэтому, наверное, крити- кам так хочется разругать их за неестествен- ность и комикование (в которых, вероятно, повинен один лишь режиссер). «Что они все глаза-то так пучат?» — раздраженно шепчет в темном зале один из уважаемых коллег. Да уж, кино — это вам не театр, здесь к избие- нию классиков еще привыкнуть не успели. Конечно, Сергей Овчаров уже обходился не вполне почтительно с Лесковым («Левша») и Салтыковым-Щедриным («Оно» по «Исто- рии одного города»), так ведь те сами были пересмешники хоть куда. Не то что Чехов. Он — наше все, тонкий лирик, и ремарку «комедия» следует понимать исключитель- но в переносном смысле. Не животы над Че- ховым полагается надрывать, а растроганно рыдать! В крайнем случае — тихо улыбаться сквозь плач. А тут — буффонада, водевиль, бурлеск… Как можно?
Лапидарное название «Сад» вызывает немедленные ассоциации с безумным маркизом. По очевидной аналогии Овчарова обвиняли именно в садизме по отношению к чеховскому «Вишневому саду», превращенному в дурашливый водевиль. И это в лучшем случае: все-таки садизм предполагает какую-никакую любовь по отношению к объекту издевательств; более раздосадованные критики заподозрили Овчарова в цинизме. Хотя, если задуматься, цинизм — это точный расчет, фестивальный и прокатный успех. Что до «Сада», то на лучшее, чем конкурс Московского кинофестиваля, он не претендовал (а это не бог весть что для лауреата берлинского «Золотого медведя», пусть и короткометражного). Прокатная же судьба фильма пока под вопросом: хоть «Вишневый сад» и остается обязательным пунктом школьной программы, вряд ли эту экранизацию будут выпускать в сотнях копий по всей России.
Новый варвар
«Сад» лежит в поле чистого эксперимента. Это и вызывает у зрителей две противоположные эмоции — восхищение бессребреничеством режиссера, а также его продюсера (он же автор музыки) Андрея Сигле, и безмерное раздражение: как можно пренебрегать интересами публики! Особенно работая с гиперпопулярным текстом в излюбленном овчаровском жанре «народного фарса». Премьера «Сада» на ММКФ совпала с выставкой декораций и костюмов из фильма. Не исключено, что и лучшая форма дистрибуции для такой картины — показ в музее, на закольцованной нон-стоп проекции. Текст практически не изменен. Для полуторачасового фильма «Сад» чересчур монотонен — зато это, без сомнений, настоящее произведение современного искусства. Цельное, жесткое, концептуальное. Не только остроумное, но и просто умное. Обреченное на непонимание интеллектуалов и глупое ржание публики, как, скажем, и «Жмурки» Алексея Балабанова.
Овчаров начинал еще в позднесоветские годы, и первые его — они же лучшие — лубки «Нескладуха» и «Небывальщина» предсказали исчезновение нашего кинематографа в плавильном котле перестроечного хаоса; этого режиссера можно назвать «первым из «новых варваров», к числу которых позже присоединились и Сергей Сельянов, и Александр Рогожкин, и тот же Балабанов. «Сад» — отчаянно-веселый портрет кине- матографа нынешних дней, из которого Овчаров выпал еще в начале 2000-х, после неудачного «Сказа про Федота-стрельца».
Не «по Станиславскому»
Теперь мы уже не мужики, закидывающие заморского неприятеля шапками (лучший эпизод «Небывальщины»), а сборище сомнительных аристократов и еще более сомнительных предпринимателей под крышей старинной усадьбы. Из окон открывается прекрасный вид на лабиринт белоснежных деревьев. Цветы невероятно красивы, но урожая вишен ждать не приходится: во имя мифической прибыли сад пойдет под топор. Сей сад — слепок с упоительного заповедника, называемого у нас «кино не для всех» и пользующегося за рубежом большим спросом, чем на родине. Как, например, фильмы Александра Сокурова, ценимого в Штатах выше, чем в России; ведь Сигле и его фильмы тоже продюсирует.
На пороге между еще не разрушенными сводами старого дома (читай: советского кино) и избыточно-живописной садовой порослью невозможно и слова сказать всерьез — любая реплика превратит мнимую трагедию чьегото оскорбленного самолюбия в чистый цирк. Смешнее прочих выглядит молодая и статная Раневская — Анна Астраханцева-Вартаньян, она одна от души пытается играть «по Станиславскому», со слезой в глазах и чувством в голосе, и потому ее серьезничанье предстает как особо изысканная клоунада. Красивостям замедленного «рапида», так любимого самыми модными российскими режиссерами наших дней, Овчаров противопоставляет убыстренную судорожность немого кино — то ли забавную, то ли истерическую. Хотя немые — только первые три и последние две минуты фильма; чеховский текст соблюден в точности.
С Антоном Павловичем Овчаров проделал примерно ту же операцию, что Кира Муратова несколько лет назад в «Чеховских мотивах» (на ее счастье, в том случае с первоисточником были знакомы далеко не все зрители). Но заклеймили его не за это, а за то, в чем Овчаров остался верен Чехову. Ведь «Сад» постулирует лишь одну простую истину: все мы — баре и слуги, критики и зрители, а заодно и кичливые кинематографисты с их фестивалями — довольно смешные недотепы.
