Ex libris Наталии Горбаневской

Читаю я быстро, на читалке, но иногда вклинивается что-то бумажное, привезенное из поездок в Россию. А еще есть книги (стихи или словари), которые не читаешь подряд, как роман, а заглядываешь, держишь поблизости.

1. Книгу «ЧЕ-КА. Материалы по деятельности Чрезвычайных комиссий» издали эсеры в 1922 году в Берлине. Знала про нее давно, а добралась вот только теперь (она есть в интернете в разных видах, но на бумаге, насколько я понимаю, не переиздавалась). Искать я ее не искала, наткнулась случайно и взялась читать, скажем так, для пополнения общеисторического образования. Как-то думаешь: ну чего там, всё мы уже знаем, после «Архипелага» да еще скольких прочитанных книг («Мои воспоминания» Екатерины Олицкой, например, которые я читала еще до «Архипелага») красным террором уже не удивить, не ужаснуть. А кой-какие дополнительные сведения не помешают. Оказалось, однако, что дело не в «дополнительных сведениях», — ужасаешься, будто впервые такое читаешь. Может быть, потому что свидетельства собраны от людей, которые только-только вырвались из тюрем и лагерей. Не воспоминания — показания. Например, социалист Д.А. Черепанов оставил на стене одиночки надпись: «Схвачен на улице 18 февраля 1920 г. сзади за руки ленинскими агентами». Во время его ареста смертная казнь официально была отменена. И тем не менее и он, и Голубева [Тамара Гаспарьян], и Ирина [Мария Шапелева] были прикончены в ВЧК: по одной версии их удушили, но уже в одиночках Лубянки, по другой — расстреляли в обычном месте, в гараже Варсонофьевского переулка. Многие «обычные места» расстрелов конца 30-х найдены и так или иначе мемориально отмечены. С местами ленинских расстрелов дело обстоит хуже. В очерках из книги «Че-Ка» упоминаются места расстрелов не только в Москве, но и в Саратове, Астрахани, на Кубани, в Холмогорском концлагере. А там ведь еще и о методах ЧК, о следователях и палачах — с именами, о самих тюрьмах. О детях, попадавших в массовые аресты и расстрелы… Будь я издателем — я эту книгу переиздала бы.

2. Обнаружила существование писателя Терри Пратчетта с его «Плоским миром» и прочла все, что переведено и выложено на «Флибусте». Помню, с одним моим ЖЖ-френдом, кинокритиком Сергеем Кузнецовым, обсуждала фильм Тима Бёртона, который мне очень понравился, а ему нет. «Понял, — ответил мне он, — вы любите сказки». Да, я люблю сказки, но не всякие. Я вообще с некоторого времени придумала деление прозы на «сказки» и story. По моей дефиниции, story — то, где важнее всего сюжет, а «сказки» — где главное, как «сказывается». Пратчетт для меня остается сказкой именно в этом смысле, а совсем не потому, что у него действуют волшебники и прочие формально сказочные персонажи. Глубоко нелюбимый мною «Гарри Поттер» — чистая story, хоть там и действуют волшебники.

И в этом же смысле я рискнула бы назвать «сказкой» мое крупнейшее прозаическое чтение последних лет — «квадригу» Александра Иличевского. Только что дочитала последнюю, четвертую книгу — «Анархисты». Читала не по порядку. Первой прочла «Перса», подаренного мне автором, потом он же подарил мне «Математика», а самую первую, «Матисса», прочла после этих двух. Эти романы «сказываются», их можно читать и перечитывать с любого места. «Перса» я до сих пор люблю больше всего — за ритм то мчащейся, то задыхающейся прозы, за Хлебникова, может быть, главного героя этого романа (не по сюжету, а по глубинному смыслу), за научные рассуждения, которые такая же часть жизни-«сказки», как и опасные приключения, как и прикаспийские пейзажи — знакомые мне уже по рассказам Иличевского, но в романах разрастающиеся, не побоюсь сказать, в какую-то удивительную музыку. Очень может быть, что характер прозы Иличевского, так же, замечу, как и характер очень любимой мною прозы Олега Юрьева, определяется тем, что автор — поэт. Но упаси меня боже назвать квадригу Иличевского или трилогию Юрьева («Полуостров Жидятин», «Новый Голем, или Война стариков и детей», «Винета») «прозой поэта», под чем у нас обычно понимается нечто немощное и «лиричное».