Спасибо, партия, тебе
За рабский полдень двоедушия,
За ложь, измену и удушие
Спасибо, партия, тебе!
Спасибо, партия, тебе
За все доносы на доносчиков,
За факелы на пражской площади
Спасибо, партия, тебе!
Листовки со стихотворением студентка разбросала с бельэтажа на премьере оперы “Октябрь” во Дворце съездов. Прочитав листовку, зрители, вместо того, чтобы немедленно прозреть и пойти толпой Кремль, скрутили девушку и сдали в КГБ. На допросах она держалась очень мужественно. Когда следователь показал письмо группы зрителей, требовавших расстрелять автора листовки, Новодворская с энтузиазмом сообщила, что будет рада принять смерть за свои идеалы. В другой раз следователь посетовал: «Ну вот, Валерия Ильинична, могли бы учиться в престижном вузе, а вместо этого в лагерь поедете...” “А у вас восстания в лагерях были?” – спросила Новодворская “Ничего не слышал об этом” – ответил следователь. “Ну скоро услышите!” – сказала Новодворская. Но унылый КГБ времен застоя не дал юной революционерке взойти на эшафот, как Жанне Д’Арк. Ее даже в лагерь не отправили. Вместо этого штатный психиатр КГБ Лунц признал Новодворскую невменяемой и упек в Казанскую тюремную cпсихбольницу. Она лежала в палате с 10 буйнопомешанными, среди которых были убийцы свобственных детей, мужей, матерей. В соседних камерах-палатах лежали другие политические – среди них Наталья Горбаневская. Новодворскую пытали подкожными иньекциями кислорода и бор-машиной. В 20 лет она поседела. Через год пребывания в психушке она не выдержала и написала отречение от взглядов. Этого унижения она не могла простить никогда – ни себе, ни советской власти. Ее многие сравнивали с Орлеанской девой, но сравнение не точно – у нее никогда не было своей армии. За ней никто не шел – она и не звала. Перла сама напролом – одна, ни на кого не рассчитывая, только сама, только на личном примере. Валерия Ильинична, конечно, Дон Кихот, сражающийся с ветряными мельницами. Бесконечно и принципиально одинокая в этой безнадежной и вечной борьбе. Возможно, она поняла это еще в том далеком 69-м, когда ее институтский приятель Сережа проводил ее с листовками до Дворца Съездов и, прощаясь, пошутил: «Ну вот, я поеду отсюда на метро, а ты – на красивой черной машине». И действительно поехал домой спать, а она пошла совершать подвиг. Вспоминая свой юношеский бунт, Новодворская писала: “Я говорила, что хочу посеять семена протеста. Умные преподаватели как в воду глядели, они вздыхали и предупреждали: "Вы не посеете ничего". Но кто мог знать, что единственное, что можно сделать реально, - это погубить себя, что на этой почве ничего не произрастет, кроме терниев и чертополоха, что это место - пусто?
Такие вещи лучше узнать позднее; в 19 лет это знание может убить. Отчаяние должно прийти в зените жизни, когда ум созрел, а сердце окрепло; только тогда оно не остановит, и можно будет продолжать драться вопреки очевидности, вопреки здравому смыслу, вопреки истории, эпохе, судьбе”.
