Про Генделя на Патриарших и похоронки из Новороссии
Телевидение заставляет мирных до этого людей отправляться на войну /PhotoXPress
Традиционно кошмарный для москвичей День города в этом году сломал шаблон: выйти на улицу, вопреки обыкновению, было скорее приятно, в центре происходило необременительное веселье, без «Клинского» и Газманова, но с улыбчивыми девушками и детьми, на Патриарших пять тысяч человек слушали Генделя, на ВДНХ давали оперу, на Никольской играли на роялях, светило солнце, в воздухе парила золотистая пыль, вокруг было много радости и никакой агрессии. Для того, чтобы почувствовать, насколько этот мирный и местами даже элегический праздник идет не в ногу, не в такт и невпопад с происходящим в стране, достаточно было вернуться домой и включить телевизор.
Новое для Москвы ощущение — что миллионы людей могут одновременно выйти на улицу и не испытывать при виде друг друга ничего, кроме радости и умиротворения, — совпало с моментом, когда тысячи людей в городах на украинском юго-востоке прятались по подвалам, не испытывая ничего, кроме страха и ненависти, а двадцатилетние российские десантники начали возвращаться домой в цинковых гробах.
В нынешней России достаточно золотых перьев, способных развить эту мысль в гневную филиппику о зажравшихся креаклах, что живут, под собою не чуя страны, об окопавшихся в столичных кафе предателях нации, единственные святыни которых — хамон да пармезан, — это все до зевоты дежурно и предсказуемо, интересно другое.
Вот по фейсбуку ходит история про менеджера «Газпрома», который в середине мая — очевидно, под впечатлением от событий в Одессе, — впал в тоску, уволился, раздобыл комплект камуфляжа и билет в один конец, отбыл на защиту жителей Новороссии, а домой возвратилась уже похоронка. Нетрудно же представить, что герой этой истории спокойно доживает до начала сентября и идет с девушкой слушать Генделя; для людей его круга такая модель поведения не в пример более типична — так почему его судьба вывернула в другую сторону, какую именно стрелку пришлось перевести, чтоб его поезд отправился в Донецк?
Этот поступок выделяет нашего героя не только из среды эффективных менеджеров; он точно так же не типичен для активных сторонников «русской весны» — 99 % ее пропагандистов и агитаторов даже на самом высоком градусе пафоса или истерики не вышли из дома и не отправились на передовую, музыкантам и художникам, воюющим за Новороссию в фейсбуке, не пришло в голову выдвинуться на Луганщину с шефскими концертами или агитбригадой, люди, все-таки уехавшие на фронт — неважно, добровольцы или кадровые военные, — агиток в соцсетях не писали. Можно было бы сказать, что добровольцы и им сочувствующие наглухо зомбированы телевизором — но лояльных телезрителей, не чувствующих в происходящем на Донбассе общей беды, требующей немедленного личного вмешательства, все-таки на порядок больше. Так почему мы здесь — а они там?
„
Цинизм нынешней пропаганды в том, что рассчитана она на людей совсем не циничных
”
Цинизм нынешней пропаганды в том, что рассчитана она на людей совсем не циничных: для того, чтобы бросить работу и семью и отправиться защищать жителей Донбасса (причиняя им в процессе защиты неисчислимые беды), нужно слишком остро чувствовать те понятия, на которые напирает пропаганда: Родина, общее прошлое, борьба с фашизмом, родной язык.
Опираясь на святую для каждого память о Великой Отечественной, киселевско-соловьевская пропаганда рассчитывает на тех, кто воспринимает эту святость как нечто глубоко личное, на людей простодушных и по-хорошему наивных, не привыкших прятаться от красивых слов за цинично-скептической броней. Наверняка среди добровольцев полно лихих людей, которым нравится бегать с автоматом поперек любых законов — но вот этот архетипический сотрудник «Газпрома» явно не из их числа, он поверил в картинку, где фашисты сжигают в одесском доме простых русских людей, и понял, что сидеть сложа руки нельзя.
И слушающие Генделя на Патриарших вряд ли могут считать, что они умнее и лучше тех, кто отправился вместо этого на чужую гражданскую войну. И вряд ли первым удастся уговорить последних, что ужин в уютном кафе лучше борьбы с мировым злом, и непонятно, как одну картину мира можно теперь примирить с другой, какой бы искаженной она ни была, тем более, если она уже оплачена кровью — и с этим трагическим разрывом придется жить долго, если не вообще всегда.
