Международный успех фильма Андрея Звягинцева «Левиафан» — с важными призами на Каннском фестивале, «Золотым глобусом» и реальными шансами получить «Оскар» — без дураков, выдающееся явление, последний раз нечто подобное происходило двадцать лет назад с фильмом Никиты Михалкова «Утомленные солнцем». Традиционный медийный регламент предполагает, что такие события должны сопровождаться поздравлениями первых лиц, праздничными эфирами у Малахова, новостными сюжетами о «триумфе российского кино» и прочими торжествами — но не тут-то было.
О вручении «Левиафану» «Золотого глобуса» в новостях на центральных каналах сообщили одной строкой где-то между сюжетом о рождении в зоопарке забавных медвежат и прогнозом погоды в Анадыре, про номинацию на «Оскар» демонстративно не сказали ничего, министр культуры цедит сквозь зубы, что фильм оплевывает Россию, на радио часами обсуждают вопрос, можно ли гордиться успехом «Левиафана» (и приходят к выводу, что нет), консервативно-охранительный сегмент соцсетей давно пришел к консенсусу, что «Левиафан» — спецоперация по очернению России в мировых масштабах, и призы ему вручают исключительно за антироссийскую пропаганду.
А я все не могу понять — когда люди пишут про очернение и оплевывание, что они имеют в виду? Герои Звягинцева, хоть и живут в запредельной заполярной глуши, отлично выглядят — героев Вдовиченкова и Лядовой можно снимать для глянцевого журнала, даже не переодевая; у них большой красивый дом, вокруг — совершенно открыточные виды; видно, что жизнь их налажена и хозяйство в порядке. Да, в «Левиафане» пьют — но достаточно скромно даже по меркам российского «зрительского» кино, где беспробудное пьянство традиционно становится поводом для радостного смеха, а то и национальной гордости; напомним, что вторым главным претендентом на выдвижение от России на «Оскар» был в этом году фильм «Горько». Более того: авторы намеренно подвешивают в воздухе важные сюжетные связки, так что фильм при желании можно трактовать не как очернение — но прямо противоположным способом: здесь с одинаковым успехом можно увидеть разоблачение действующей власти, камерную психологическую драму или историю о преодолении деструктивных импульсов через патриотизм и духовность: мэр, хоть и чудил поначалу, взял себя в руки и выстроил красивую церковь, настоятель произнес в ней проникновенную проповедь, а отдельные его нерадивые прихожане сами себя до ручки довели. Когда начинаешь развинчивать фильм на детали, оказывается, что очернение — в глазах смотрящего, что зритель сам делает этот выбор — трактовать все повороты сюжета таким образом, что получается ужас без конца, а дальше из этого можно делать разные выводы — Звягинцев снял кино о том, как на самом деле все в России устроено, или же Звягинцев снял антироссийскую агитку для Запада.
Даже если не останавливаться на самой легкой версии, «Левиафан» все равно оставляет ощущение странного беспокойства; как будто есть внутри него тайна, не сводящаяся к сюжетным перипетиям или особенностям построения кадра, и эта тайна имеет к твоей зрительской жизни прямое отношение. Именно этим беспокойством вызваны часто встречающиеся упреки, высказанные в том числе Владимиром Мединским, — мол, я не вижу в этом фильме себя; помилуйте, это же камерная история на пять персонажей, с какой стати все должны тут себя увидеть?
Но фокус «Левиафана» именно в том, что эта, по всем формальным признакам, камерная семейная драма показана здесь как часть древнего эпоса, как нечто столь же вневременное и существенное, как скалы или море, — от этого и возникает то самое беспокойное ощущение, будто это не просто камерная история про то, как мужик пил, а потом сел, а Окончательное Высказывание Обо Всем. Тревога — в том, что персонажей этого фильма невозможно разделить на правых и виноватых, все поступают сообразно своей природе, чувствам, социальному статусу — и все оказываются виноваты во всем, и ни закон, ни любовь, ни вера оказываются не способны это предотвратить. Левиафан — это не просто государство, или природа, или кит, который плещет в море хвостом; как говорил Звягинцев в интервью Ксении Собчак на «Дожде», «путинская Россия — это мы все», и в этом смысле главным героем, вынесенным в название, оказываются все его участники и зрители, по обе стороны экрана, отсюда и вопросы «где здесь я?», и то тревожное — и, кстати, совершенно непонятное оскаровским академикам ощущение, — что Звягинцев клевещет на общественный строй: ведь в том строю есть промежуток малый, быть может, это место для меня.
(Подробнее о шансах «Левиафана» на «Оскар» — на стр. 56)
